Оберштурмфюрер тем временем приказал спустить второго пса — более крупного и свирепого. Спасовала бы эта овчарка перед взглядом безумца или нет, так и осталось тайной. В воздухе сверкнула сталь. Длинный клинок подсек серую тень в прыжке. Мундир оберштурмфюрера забрызгало собачьей кровью.

Пес с перебитым хребтом скреб лапами сухую иемлю в двух шагах от сумасшедшего пилигрима. В трех — стоял тевтонский рыцарь. Меч наголо. На лезвии красные разводы и шерсть.

Ахнули все. Бурцев тоже. Такого оборота он никак не ожидал.

— В чем дело?! – оберштурмфюрер не кричал даже — хрипел, подобно издыхающему псу. Только вот глаза эсэсовца не стекленели. Глаза метали молнии.

Брат ордена Святой Марии не спрятал клинок.

— Этого человека трогать нельзя, сэр Хранитель, — пророкотал рыцарь из?под шлема. — Его Устами речет истина. И звучит она во спасение наших грешных душ.

И — ни капли сомнения в голосе.

— Что за бред?! – прошипел эсэсовец, сатанея. — Спрячь меч, брат Конрад, вернись к воротам и выполняй, что тебе велено комтуром.

Закрытый шлем?топхельм качнулся. Белый плащ с черным крестом на плече дернулся.

— Нет! Отныне я буду выполнять лишь волю Божию. Ни у вас, ни у комтура нет более власти надо мной, ибо глаза мои открылись. Господь милосердный даровал мне прозрение, когда пес алчущий отступил в страхе от праведника. Десница Всевышнего уберегла блаженного странника, входящего в Святой Город. И все видели это чудо…

И снова:

— Чудо! Чудо! Чудо! — шелестело со всех сторон.

Еще одним опасным проповедником становилось больше.

— Ах, чудо?! – Лицо оберштурмфюрера исказила недобрая гримаса. Рука потянулась к кобуре. — Что ж, брат Конрад, у меня тоже найдется для тебя одно чудо. Неотразимое и убедительное!

«Вальтер» против меча! Результат противостояния предугадать было нетрудно.

Грянул выстрел. Пуля ударила чуть выше смотровой щели. А боевые ведра не спасают от «невидимых стрел».

Меч, измазанный в песьей крови, выпал из латной рукавицы. Брат Конрад рухнул навзничь. Толпа замерла. Носитель вериг, потрясая кулаками и обливаясь слезами, выл что?то невнятное, нечленораздельное.

— Этого — вздернуть, — указал на старика офицер цайткоманды.

Пнул застреленного тевтона. Добавил:

— И этого тоже. В назидание другим. Всех, кто станет мешать, убить.

Преградить путь эсэсовцам осмелились только трое свидетелей «чуда». Два паломника из группы веригоносца и какой?то впечатлительный рыцарь. Короткие «шмайссеровские» очереди уложили всю троицу. В тесноте и давке под пули угодили еще с полдюжины человек — и христиане, и мусульмане.

А сумасшедший пилигрим смеялся и плакал, пока его тащили к виселице. И грозил сквозь смех и слезы карой небесной. Угрозы старика оборвались на полуслове: горло пророка захлестнула тугая петля, земля ушла из?под ног.

В этот раз чуда не произошло. Странник похрипел, подергался. Затих, вывалив язык и выпучив безумные глаза.

Мертвого рыцаря вешали в мертвой же тишине. Эти двое так и остались покачиваться друг подле друга на одной перекладине. Один — в цепях для умерщвления плоти. Другой — в доспехах. Палачи спешили выполнить приказ, а потому не потрудились снять с орденского брата ни кольчугу, ни тевтонский плащ, ни перевязь с пустыми ножнами. Только сорвали простреленный топхельм — шлем мешал затягивать петлю. Брат Конрад оказался совсем еще молодым парнем. Светлые волосы, удивленные голубые глаза. И дырка во лбу…

— Собак — заменить, — приказал оберштурмфюрер.

Выстрел «вальтера» — и овчарка, что стушевалась перед юродивым, залилась визгом, забилась в конвульсиях возле разрубленного пса. И еще выстрел — добивающий.

Мертвых людей и собак растаскивали тевтонские кнехты и арабские полицаи.

Глава 35

— Христиане — направо, мусульмане — налево, иудеи — к стене!

Порядок водворялся быстро. Желающих бунтовать больше не нашлось.

Бурцев тронул коня. Ворота были совсем близко.

— Если что, говорить буду я, — предупредил он.

Едва успел…

— Кто такие?! – окликнул их оберштурмфюрер. Без привычной трости эсэсовец чувствовал себя не в своей тарелке и, кажется, сильно нервничал.

Бурцев снял шлем. Ответил. С почтением, но без раболепия. Как подобает отвечать равному себе. Обычно это действует.

— Я пан Вацлав Силезский…

Раз уж объявился в тринадцатом веке на силезской дороге беженцев, пусть будет так.

— Со мною следуют благородные и доблестные рыцари из Польши, Британии и Франции.

О новгородцах он не заикнулся. Да и вообще подробно представлять своих спутников Бурцев не собирался.

— Нас сопровождают верные оруженосцы и слуги. И мне непонятно, почему мы обязаны стоять на жаре среди этого сарацинского сброда.

Его вежливое негодование проигнорировали.

— Зачем прибыли в Иерусалим? — продолжал допрос эсэсовец.

— Поклониться святыням, — удовлетворил его любопытство Бурцев. — Мы специально проделали этот долгий опасный путь, чтобы…

— Понятно?понятно, — отмахнулся немец. — Паломники, значит. А почему странствуете без гербов? Вы ведь благородные рыцари.

— Обет смирения, — Бурцев демонстративно склонил голову. — Нам незачем тешить греховную гордыню, выставляя напоказ свои гербы в Святой земле. Если потребуется, мы вступим в бой как простые воины Христа, и будем сражаться лишь во славу Божию.

Немец хмыкнул:

— В Иерусалиме вам ни с кем сражаться не придется. Тут есть, кому поддерживать мир и порядок, а вот смирение будет весьма кстати. За этими стенами только смиренные и выживают. Сдайте оружие и латы тевтонским братьям, покажите поклажу и проезжайте. Все ваше железо будет храниться здесь, в башенном арсенале. Через два дня Иосафатские ворота откроются перед теми, кто выходит из города. Вам ведь хватит двух дней, чтобы поклониться святыням?

Бурцев кивнул. Порядочки тут, однако… Городские ворота, оказывается, работают на вход?выход по очереди…

— Вот тогда и получите свое оружие обратно, — продолжал эсэсовец. — Не волнуйтесь, брат?кастелян ведет учет тщательнейшим образом. До сих пор у нас не потерялось ни одной стрелы. Правда, за хранение вам придется заплатить. И за право посещения Иерусалима благородным рыцарям, как и купцам, полагается вносить пошлину… — Надо же! Даже здесь цайткоманда СС и братство Святой Марии умудряются урвать свою маржу. Впрочем, въездная пошлина и плата за два дня пользования арсенальной «камерой хранения» оказалась необременительной. По крайней мере, для кошеля сира Бейрута Жана Ибеленского, который и расплатился за всех трахеями Романии [47] . Несколько медных с добавлением серебра монет, изображавших святого Петра, удовлетворили угрюмого брата?кастеляна. Оружие и доспехи перекочевали в привратную башню. Кастелян сделал пометки в огромном свитке. Предупредил хмуро:

— После вечерней молитвы выходить на улицу нельзя. Колокольный звон на башне Святой Марии Латинской и призывы благочестивых Хранителей Гроба известят о начале запретного часа. Нарушители умерщвляются ночной стражей на месте. Поэтому первым делом позаботьтесь о ночлеге.

Вот так так! В Иерусалиме действует комендантский час!

— Мы позаботимся, — заверил тевтона Бурцев. — Спасибо за добрый совет.

Кастелян поднял на него выцветшие глаза:

— Это не совет, это приказ. Отправляйтесь на постоялый двор или в приют для паломников. Или, если хотите, устройтесь на ночлег у какого?нибудь горожанина. Если к вечеру не найдете крышу над головой и окажетесь на улице — пеняйте на себя. Когда будете возвращаться из города, сообщите, где останавливались и сколько платили за постой. Следующий!

Прилежные тевтонские кнехты одинаково бесцеремонно обыскали и «слуг», и благородных «господ» из отряда Бурцева и уже потрошили поклажу. Пускай, не страшно — в седельных сумках ничего запретного нет. А вот повозка со свиными тушами, что тихонько поскрипывает в мусульманском потоке, — другое дело…